Неточные совпадения
— Амалия Ивановна, надо будет дать знать
в полицию, а потому, покорнейше прошу вас,
пошлите покамест за дворником, — тихо и даже ласково проговорил Лужин.
Мелко шагали мальчики и девочки
в однообразных пепельно-серых костюмах, должно быть сиротский приют,
шли почтальоны, носильщики с вокзала, сиделки какой-то больницы, чиновники таможни, солдаты без оружия, и чем дальше двигалась толпа, тем очевиднее было, что
в ее хвосте уже действовало начало, организующее стихию. С полной очевидностью оно выявилось
в отряде конной
полиции.
Почувствовав что-то близкое стыду за себя, за людей, Самгин
пошел тише, увидал вдали отряд конной
полиции и свернул
в переулок. Там, у забора, стоял пожилой человек
в пиджаке без рукава и громко говорил кому-то...
— Это — цинковый ящик,
в гроб они уложат там, у себя
в бюро.
Полиция потребовала убрать труп до рассвета. Закричит Алина.
Иди к ней, Иноков, она тебя слушается…
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился
в гимназии, при переходе
в седьмой класс был арестован, сидел несколько месяцев
в тюрьме, отец его
в это время помер, Кумов прожил некоторое время
в Уфе под надзором
полиции, затем, вытесненный из дома мачехой,
пошел бродить по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними
в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили
в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
В ответ на этот плачевный крик Самгин пожал плечами, глядя вслед потемневшей, как все люди
в этот час, фигуре бывшего агента
полиции. Неприятная сценка с Митрофановым, скользнув по настроению, не поколебала его. Холодный сумрак быстро разгонял людей, они
шли во все стороны, наполняя воздух шумом своих голосов, и по веселым голосам ясно было: люди довольны тем, что исполнили свой долг.
— Он — двоюродный брат мужа, — прежде всего сообщила Лидия, а затем,
в тоне осуждения, рассказала, что Туробоев служил
в каком-то комитете, который называл «Комитетом Тришкина кафтана», затем ему предложили место земского начальника, но он сказал, что
в полицию не
пойдет. Теперь пишет непонятные статьи
в «Петербургских ведомостях» и утверждает, что муза редактора — настоящий нильский крокодил, он живет
в цинковом корыте
в квартире князя Ухтомского и князь пишет передовые статьи по его наущению.
Он учился всем существующим и давно не существующим правам, прошел курс и практического судопроизводства, а когда, по случаю какой-то покражи
в доме, понадобилось написать бумагу
в полицию, он взял лист бумаги, перо, думал, думал, да и
послал за писарем.
— Марк! Не
послать ли за
полицией? Где ты взял его? Как ты с ним связался? — шептала она
в изумлении. — По ночам с Марком пьет пунш! Да что с тобой сделалось, Борис Павлович?
Идти дальше, стараться объяснить его окончательно, значит, напиваться с ним пьяным, давать ему денег взаймы и потом выслушивать незанимательные повести о том, как он
в полку нагрубил командиру или побил жида, не заплатил
в трактире денег, поднял знамя бунта против уездной или земской
полиции, и как за то выключен из полка или послан
в такой-то город под надзор.
Дело
пошло в сенат, и я помню очень хорошо ту сладкую минуту, когда
в мое отделение был передан сенатский указ, назначавший опеку над имением моряка и отдававший его под надзор
полиции.
Пристав принял показания, и дело
пошло своим порядком,
полиция возилась, уголовная палата возилась с год времени; наконец суд, явным образом закупленный, решил премудро: позвать мужа Ярыжкиной и внушить ему, чтоб он удерживал жену от таких наказаний, а ее самое, оставя
в подозрении, что она способствовала смерти двух горничных, обязать подпиской их впредь не наказывать.
Таков беспорядок, зверство, своеволие и разврат русского суда и русской
полиции, что простой человек, попавшийся под суд, боится не наказания по суду, а судопроизводства. Он ждет с нетерпением, когда его
пошлют в Сибирь — его мученичество оканчивается с началом наказания. Теперь вспомним, что три четверти людей, хватаемых
полициею по подозрению, судом освобождаются и что они прошли через те же истязания, как и виновные.
Дело было
в том, что я тогда только что начал сближаться с петербургскими литераторами, печатать статьи, а главное, я был переведен из Владимира
в Петербург графом Строгановым без всякого участия тайной
полиции и, приехавши
в Петербург, не
пошел являться ни к Дубельту, ни
в III Отделение, на что мне намекали добрые люди.
Чтоб знать, что такое русская тюрьма, русский суд и
полиция, для этого надобно быть мужиком, дворовым, мастеровым или мещанином. Политических арестантов, которые большею частию принадлежат к дворянству, содержат строго, наказывают свирепо, но их судьба не
идет ни
в какое сравнение с судьбою бедных бородачей. С этими
полиция не церемонится. К кому мужик или мастеровой
пойдет потом жаловаться, где найдет суд?
В Турине я
пошел к министру внутренних дел: вместо него меня принял его товарищ, заведовавший верховной
полицией, граф Понс де ла Мартино, человек известный
в тех краях, умный, хитрый и преданный католической партии.
Посредине бульвара конные жандармы носились за студентами. Работали с одной стороны нагайками, а с другой — палками и камнями. По бульвару метались лошади без всадников, а соседние улицы переполнились любопытными. Свалка
шла вовсю: на помощь
полиции были вызваны казаки, они окружили толпу и под усиленным конвоем повели
в Бутырскую тюрьму. «Ляпинка» — описанное выше общежитие студентов Училища живописи — вся сплошь высыпала на бульвар.
Люднее стало
в клубе, особенно
в картежных комнатах, так как единственно Английский клуб пользовался правом допускать у себя азартные игры, тогда строго запрещенные
в других московских клубах, где игра
шла тайно.
В Английский клуб, где почетным старшиной был генерал-губернатор, а обер-полицмейстер — постоянным членом,
полиция не смела и нос показать.
— Ваше превосходительство, — сказал Долгоногов холодно и твердо, —
в другое время я готов выслушать все, что вам будет угодно сказать. Теперь прежде всего я требую немедленного освобождения моего ученика, незаконно арестованного при
полиции… О происшествии я уже
послал телеграмму моему начальству…
Дедушка хотел было Ванюшку-то
в полицию нести, да я отговорила: возьмем, мол, себе; это бог нам
послал в тех место, которые померли.
— Ванька-Встанька только что пришел сюда… Отдал Маньке конфеты, а потом стал нам загадывать армянские загадки… «Синего цвета, висит
в гостиной и свистит…» Мы никак не могли угадать, а он говорит: «Селедка»… Вдруг засмеялся, закашлялся и начал валиться на бок, а потом хлоп на землю и не движется…
Послали за
полицией… Господи, вот страсть-то какая!.. Ужасно я боюсь упокойников!..
— Нечего, нечего разглядывать, — сурово приказал Симеон, — идите-ка, панычи, вон отсюда! Не место вам здесь: придет
полиция, позовет вас
в свидетели, — тогда вас из военной гимназии — киш, к чертовой матери! Идите-ка подобру-поздорову!
Говоря по правде, герой мой решительно не знал, как приняться за порученное ему дело, и, приехав
в маленький город,
в уезде которого совершилось преступление, придумал только
послать за секретарем уездного суда, чтобы взять от него самое дело, произведенное земскою
полициею.
Впереди плыла
в воздухе ограбленная крышка гроба со смятыми венками, и, качаясь с боку на бок, ехали верхом полицейские. Мать
шла по тротуару, ей не было видно гроба
в густой, тесно окружившей его толпе, которая незаметно выросла и заполнила собой всю широту улицы. Сзади толпы тоже возвышались серые фигуры верховых, по бокам, держа руки на шашках, шагала пешая
полиция, и всюду мелькали знакомые матери острые глаза шпионов, внимательно щупавшие лица людей.
— Дети начали стыдиться родителей, говорю! — повторил он и шумно вздохнул. — Тебя Павел не постыдится никогда. А я вот стыжусь отца. И
в дом этот его… не
пойду я больше. Нет у меня отца… и дома нет! Отдали меня под надзор
полиции, а то я ушел бы
в Сибирь… Я бы там ссыльных освобождал, устраивал бы побеги им…
Господи! как время-то
идет! давно ли, кажется, давно ли! Давно ли
в трактире кипели горячие споры об искусстве, об Мочалове, о Гамлете? давно ли незабвенная С*** [62] приводила
в неистовство молодые сердца? давно ли приводили мы
в трепет
полицию?
«Он, — говорят, — тебя мог засечь, и ему ничего, потому что он иновер, а тебя, — говорят, — по христианству надо судить.
Пойдем, — говорят, —
в полицию».
Придя
в полицию, они сейчас же
послали за городничим, и старый служака незамедля явился
в мундире и при шпаге. По требованию дворянства, он всегда являлся
в полной форме.
Пошли мои странствования по Гуслицам. Гуслицы — название неофициальное. Они были расположены
в смежных углах трех губерний: Московской, Владимирской и Рязанской. Здесь всегда было удобно скрываться беглым и разбойникам, шайки которых, если ловят
в одной губернии, — перекочевывали рядом,
в соседнюю, где
полиция другой губернии не имела права ловить. Перешагнул
в другую — и недосягаем! Гусляки ездили еще по городам собирать на погорелое с фальшивыми свидетельствами. Этот промысел много давал.
Все подробности этого события дошли и до
В.Н. Бестужева, который собрался
идти и пристрелить актера Сологуба, так его осрамившего, но
в это время пришла
полиция и, не выпуская на улицу, выпроводила его из Пензы. Таково было наше первое знакомство.
Но так как фабричным приходилось
в самом деле туго, — а
полиция, к которой они обращались, не хотела войти
в их обиду, — то что же естественнее было их мысли
идти скопом к «самому генералу», если можно, то даже с бумагой на голове, выстроиться чинно перед его крыльцом и, только что он покажется, броситься всем на колени и возопить как бы к самому провидению?
Он
послал меня
в город за
полицией, а сам присел на край ямы, опустив
в нее ноги, зябко кутаясь
в потертое пальто. Известив о самоубийстве городового, я быстро прибежал назад, но за это время октавист допил водку покойника и встретил меня, размахивая пустой бутылкой.
— Ну как не
пойдет? Скажите ему, что я ему приказываю, что я агент тайной
полиции и приказываю ему, чтоб он сейчас
шел, а то я донесу, что он
в Петербург собирается.
Но другой вопрос, о том, имеют ли право отказаться от военной службы лица, не отказывающиеся от выгод, даваемых насилием правительства, автор разбирает подробно и приходит к заключению, что христианин, следующий закону Христа, если он не
идет на войну, не может точно так же принимать участия ни
в каких правительственных распоряжениях: ни
в судах, ни
в выборах, — не может точно так же и
в личных делах прибегать к власти,
полиции или суду.
Посему, ежели кто вам скажет:
идем и построим башню, касающуюся облак, то вы того человека бойтесь и даже представьте
в полицию; ежели же кто скажет:
идем, преклоним колена, то вы, того человека облобызав, за ним последуйте.
— Потому что это не
в моей власти. Посудите, какая польза вам от того, если я отпущу вас?
Идите. Вас задержат горожане или
полиция и вернут назад.
— Держи, говорю, — сквозь зубы сказал он и
пошёл в трактир. Он стиснул зубы так крепко, что скулам и челюстям стало больно, а
в голове вдруг зашумело. Сквозь этот шум он слышал, что дядя кричит ему что-то о
полиции, погибели, остроге, и
шёл, как под гору.
— Да он сам
полиции боится. Ведь приставу за хлопоты дать надо красненькую, а он за рубль удавится. Встал после плюхи, морда распухла — и
пошел. Только сказал: «Этого разбойника не пускать
в театр, прямо по шее гнать».
Они состояли
в полной власти будочников. Пост около каната по
полиции считался наградой: туда
посылали, как
в допетровские времена воевод
в отдаленные города «на кормежь».
— А — так уж надо… Подобьет его вода
в колесо… нам, к примеру… завтра увидит
полиция… возня
пойдет, допросы… задержат нас. Вот его и провожают дальше… Ему что? Он уж мертвый… ему это не больно, не обидно… а живым из-за него беспокойство было бы… Спи, сынок!..
Арина Пантелеймоновна. А купец
пойдет жаловаться
в полицию.
Полиция, с своей стороны, распорядилась точно так же, как и Елпидифор Мартыныч: из денег она показала налицо только полтораста рублей, которые нужны были, по ее расчету, на похороны; остальные, равно как и другие ценные вещи, например, брошки, серьги и даже серебряные ложки, попрятала себе
в карманы и тогда уже
послала известить мирового судью, который пришел после того на другой только день и самым тщательным образом описал и запечатал разное старое платье и тряпье Елизаветы Петровны.
— Мы тысячу людей и
пошлем!
В Останкине есть своя
полиция, — зачем же нам городская нужна?
Ты, который о самом имени
полиции знал только потому, что от времени до времени приходилось
посылать какого-нибудь Андрюшкупьяницу или Ионку-подлеца
в часть!
Что за выгодную статью видели эти люди
в типографской работе и почему наборщичество казалось им, например, прибыльнее часовщичества, гравированья, золоченья и других ремесел,
в которых женщина вполне может конкурировать с мужчиной? — это так и остается их тайною, а
полицию это предпочтение типографского труда натолкнуло на подозрение, что тут дело
идет не о женском труде, не об обеспечении женщин, но об их сообщничестве по прокламаторской части.
Весь город взволнован: застрелилась, приехав из-под венца, насильно выданная замуж дочь богатого торговца чаем. За гробом ее
шла толпа молодежи, несколько тысяч человек, над могилой студенты говорили речи,
полиция разгоняла их.
В маленьком магазине рядом с пекарней все кричат об этой драме, комната за магазином набита студентами, к нам,
в подвал, доносятся возбужденные голоса, резкие слова.
Один кто-то, движимый состраданием, решился по крайней мере помочь Акакию Акакиевичу добрым советом, сказавши, чтоб он
пошел не к квартальному, потому что хоть и может случиться, что квартальный, желая заслужить одобрение начальства, отыщет каким-нибудь образом шинель, но шинель всё-таки останется
в полиции, если он не представит законных доказательств, что она принадлежит ему; а лучше всего, чтобы он обратился к одному значительному лицу, что значительное лицо, спишась и снесясь с кем следует, может заставить успешнее
идти дело.
— Посмотрите, посмотрите, что тут происходит! — завизжал он, — посмотрите! Он с ума сошел, взбеленился… и вот что делает! Я уж за
полицией послал — да никто не едет! Никто не едет! Ведь если я
в него выстрелю, с меня закон взыскать не может, потому что всякий человек вправе защищать свою собственность! А я выстрелю!.. Ей-богу, выстрелю!
Людовик. Зачем вам эта сомнительная профессия актера? Вы — ничем не запятнанный человек. Если желаете, вас примут на королевскую службу,
в сыскную
полицию. Подайте на имя короля заявление. Оно будет удовлетворено. Можете
идти.
— Да что я вам на смех, господа, что ли, далась? — сказала, начиная не на шутку сердиться, Татьяна Ивановна. — Сегодня же извольте съезжать, когда не хотите платить денег, а не то, право,
в полицию пойду, разорители этакие!